Неточные совпадения
С наслаждением, полною грудью, она вдыхала в себя снежный, морозный воздух и, стоя подле вагона, оглядывала
платформу и освещенную
станцию.
— Хорошо, так поезжай домой, — тихо проговорила она, обращаясь к Михайле. Она говорила тихо, потому что быстрота биения сердца мешала ей дышать. «Нет, я не дам тебе мучать себя», подумала она, обращаясь с угрозой не к нему, не к самой себе, а к тому, кто заставлял ее мучаться, и пошла по
платформе мимо
станции.
Когда поезд подошел к
станции, Анна вышла в толпе других пассажиров и, как от прокаженных, сторонясь от них, остановилась на
платформе, стараясь вспомнить, зачем она сюда приехала и что намерена была делать.
Нехлюдов, еще не выходя из вагона, заметил на дворе
станции несколько богатых экипажей, запряженных четвернями и тройками сытых, побрякивающих бубенцами лошадей; выйдя же на потемневшую от дождя мокрую
платформу, он увидал перед первым классом кучку народа, среди которой выделялась высокая толстая дама в шляпе с дорогими перьями, в ватерпруфе, и длинный молодой человек с тонкими ногами, в велосипедном костюме, с огромной сытой собакой в дорогом ошейнике.
В это самое время из-за угла
станции появилась откуда-то на
платформу толпа рабочих в лаптях и с полушубками и мешками за спинами.
Я собрался мигом, но момент отъезда был выбран не совсем удачно. Кёльнский поезд выходил из Парижа вечером; сверху сыпалось что-то похожее на пашу петербургскую изморозь, туман стлался по бульварам и улицам, и, в довершение всего,
платформа железнодорожной
станции была до крайности скудно освещена. Все это, вместе взятое и осложненное перспективами дорожных неудобств, наводило уныние и тоску.
Стулья на этот раз усиленно застучали. В зале произошло общее движение. Дорожный телеграф дал знать, что поезд выехал с соседней
станции и через двадцать минут будет в Бежецке. В то же время в залу ворвалась кучка новых пассажиров. Поднялась обычная дорожная суета. Спешили брать билеты, закусывали, выпивали. Стыд — скрылся. Мы с Глумовым простились с Редедей и выбежали на
платформу. Как вдруг мой слух поразил разговор.
Но он спал, когда поезд остановился на довольно продолжительное время у небольшой
станции. Невдалеке от вокзала, среди вырубки, виднелись здания из свежесрубленного леса. На
платформе царствовало необычайное оживление: выгружали земледельческие машины и камень, слышалась беготня и громкие крики на странном горловом жаргоне. Пассажиры-американцы с любопытством выглядывали в окна, находя, по-видимому, что эти люди суетятся гораздо больше, чем бы следовало при данных обстоятельствах.
И как ни непохоже это на тот уверенный вид, с которым теперь все эти начальствующие люди движутся по
станции и
платформе, все они в глубине души не только страдают, но и колеблются.
Я залез под вагон соседнего пустого состава и наблюдал за
платформой, по которой металось разное начальство, а старик Сергей Иванович Игнатов с седыми баками, начальник
станции, служивший с первого дня открытия дороги, говорил двум инженерам...
Изо всех собравшихся на
станции только один этот человек, с чахоточной фигурой и лицом старой обезьяны, сохранял свою обычную невозмутимость. Он приехал позднее всех и теперь медленно ходил взад и вперед по
платформе, засунув руки по локоть в карманы широких, обвисших брюк и пожевывая свою вечную сигару. Его светлые глаза, за которыми чувствовался большой ум ученого и сильная воля авантюриста, как и всегда, неподвижно и равнодушно глядели из-под опухших, усталых век.
Они остановились на самом краю
платформы, где совсем не было публики. Оба были взволнованы. Нина ждала ответа, наслаждаясь остротой затеянной ею игры, Бобров искал слов, тяжело дышал и волновался. Но в это время послышались резкие звуки сигнальных рожков, и на
станции поднялась суматоха.
На
платформе раздался продолжительный звонок, возвещавший отход поезда с ближайшей
станции. Между инженерами произошло смятение. Андрей Ильич наблюдал из своего угла с насмешкой на губах, как одна и та же трусливая мысль мгновенно овладела этими двадцатью с лишком человеками, как их лица вдруг стали серьезными и озабоченными, руки невольным быстрым движением прошлись по пуговицам сюртуков, по галстукам и фуражкам, глаза обратились в сторону звонка. Скоро в зале никого не осталось.
Вагоны подкатились под навес
станции; раздались крики разносчиков, продающих всякие, даже русские, журналы; путешественники завозились на своих местах, вышли на
платформу; но Литвинов не покидал своего уголка и продолжал сидеть, потупив голову.
Трагик сидит у стола. Потом человек. С
платформы слышны голоса: «
Станция. Город Бряхимов, поезд стоит двадцать минут, буфет»; «Бря — химов! Поезд стоит двадцать минут, буфет».
В зале третьего класса и на перроне царил ужас.
Станция была узловая, и всегда, даже ночью, были ожидающие поездов, — теперь все это бестолково металось, лезло в двери, топталось по дощатой
платформе. Голосили бабы и откуда-то взявшиеся дети. В стороне первого класса и помещения жандармов трещали выстрелы. Саша, несколько шагов пробежавший рядом с незнакомым мужиком, остановился и коротко крикнул Колесникову...
Остался он на
станции. Помогал у начальника на кухне, дрова рубил, двор,
платформу мел. Через две недели приехала жена, и поехал Семен на ручной тележке в свою будку. Будка новая, теплая, дров сколько хочешь; огород маленький от прежних сторожей остался, и земли с полдесятины пахотной по бокам полотна было. Обрадовался Семен; стал думать, как свое хозяйство заведет, корову, лошадь купит.
Бьет второй звонок. Господин в странной шубке поднимается. Контролер берет его под руку и, продолжая горячо говорить, уходит с ним на
платформу. После третьего звонка в комнату вбегает начальник
станции и садится за свой стол.
Станция была маленькая, с двумя короткими запасными путями, и, когда уходил пассажирский поезд, становилось тихо и безлюдно; лес и лучистое солнце овладевали низенькой
платформой и пустынными путями и заливали их тишиной и светом.
Его лишь случайно нашел Кишенский на
станции Варшавской железной дороги. Они оба столкнулись, отвернулись друг от друга и разошлись, но потом снова столкнулись и заговорили, когда поезд отъехал и они остались на
платформе.
Она не замечала, как мимо мелькали полустанции и
станции и как луч восходящего солнца осветил ее на бегущей
платформе коленопреклоненную с развевающимися по ветру добела поседевшими косами и устами, шепчущими крылатые мольбы богу милосердия.
Они сел и в поезд. Дали третий звонок. Поезд свистнул и стал двигаться. Начальник
станции, с толстым, бородатым лицом, что-то сердито кричал сторожу и указывал пальцем на конец
платформы. Там сидели и лежали среди узлов человек десять мужиков, в лаптях и пыльных зипунах. Сторож, с злым лицом, подбежал к ним, что-то крикнул и вдруг, размахнув ногою, сильно ударил сапогом лежавшего на узле старика. Мужики испуганно вскочили и стали поспешно собирать узлы.
Поезд уходил. Таня и Токарев высунулись из окна. Мужики сбегали с
платформы. Сторож, размахнувшись, ударил одного из них кулаком по шее. Мужик втянул голову в плечи и побежал быстрее. Изогнувшийся дугою поезд закрыл
станцию.
В другой раз, будучи уже студентом, ехал я по железной дороге на юг. Был май. На одной из
станций, кажется, между Белгородом и Харьковом, вышел я из вагона прогуляться по
платформе.
Вечером на небольшой
станции опять скопилось много эшелонов. Я ходил по
платформе. В голове стояли рассказы встречных раненых, оживали и одевались плотью кровавые ужасы, творившиеся там. Было темно, по небу шли высокие тучи, порывами дул сильный, сухой ветер. Огромные сосны на откосе глухо шумели под ветром, их стволы поскрипывали.
До трех часов ночи мы сидели в маленьком, тесном зальце
станции. В буфете нельзя было ничего получить, кроме чаю и водки, потому что в кухне шел ремонт. На
платформе и в багажном зальце вповалку спали наши солдаты. Пришел еще эшелон; он должен был переправляться на ледоколе вместе с нами. Эшелон был громадный, в тысячу двести человек; в нем шли на пополнение частей запасные из Уфимской, Казанской и Самарской губерний; были здесь русские, татары, мордвины, все больше пожилые, почти старые люди.
Застоявшиеся, исхудалые лошади выходили из вагонов, боязливо ступая на шаткие сходни. Команда копошилась на
платформах, скатывая на руках фуры и двуколки. Разгружались часа три. Мы тем временем пообедали на
станции, в тесном, людном и грязном буфетном зале. Невиданно-густые тучи мух шумели в воздухе, мухи сыпались в щи, попадали в рот. На них с веселым щебетаньем охотились ласточки, носившиеся вдоль стен зала.
Сыпингай кишел войсками и учреждениями. У
станции стоял роскошный поезд нового главнокомандующего, Леневича. Поезд сверкал зеркальными стеклами, в вагоне-кухне работали повара. По
платформе расхаживали штабные, — чистенькие, нарядные, откормленные, — и странно было видеть их среди проходивших мимо изнуренных, покрытых пылью офицеров и солдат. Рождалась злоба и вражда.
Тянулись все те же сухие степи, то ровные, то холмистые, поросшие рыжею травою. Но на каждой
станции высилась серая кирпичная башня с бойницами, рядом с нею длинный сигнальный шест, обвитый соломою; на пригорке — сторожевая вышка на высоких столбах. Эшелоны предупреждались относительно хунхузов. Команде были розданы боевые патроны, на паровозе и на
платформах дежурили часовые.
Уже в пути мы приметили этот злосчастный эшелон. У солдат были малиновые погоны без всяких цифр и знаков, и мы прозвали их «малиновой командой». Команду вел один поручик. Чтобы не заботиться о довольствии солдат, он выдавал им на руки казенные 21 копейку и предоставлял им питаться, как хотят. На каждой
станции солдаты рыскали по
платформе и окрестным лавочкам, раздобывая себе пищи.
На одной
станции сходил с поезда денщик капитана Т. Капитан Т. вышел на
платформу и, прощаясь, горячо расцеловался с денщиком. Толпившимся на
платформе солдатам это очень понравилось.
Верст за десять до Красноярска мы увидели на
станции несколько воинских поездов необычного вида. Пьяных не было, везде расхаживали часовые с винтовками; на вагонах-платформах высовывали свои тонкие дула снаряженные пулеметы и как будто молчаливо выжидали. На
станции собирался шедший из Маньчжурии Красноярский полк; поджидали остальных эшелонов, чтобы тогда всем полком пешим порядком двинуться на мятежный Красноярск.
Проехали мы Красноярск, Иркутск, поздно ночью прибыли на
станцию Байкал. Нас встретил помощник коменданта, приказано было немедленно вывести из вагонов людей и лошадей;
платформы с повозками должны были идти на ледоколе неразгруженными.
Довольно красивое здание вокзала всегда представляет пустыню: нет обычного на железнодорожных
станциях движения, не видно встречающих, сторожа, носильщики и лакеи при буфете апатично двигаются по
платформе и вокзалу даже при приближении пассажирского поезда, прибывающего, впрочем, всего один раз в сутки, в ранний час утра.
Наконец, раздался третий звонок, и поезд отошел от
станции, напутствуемый прощальными возгласами и маханием платков со стороны провожающих, в числе которых стояли на
платформе граф и графиня Ратицыны.
Начались расспросы поездной прислуги, которые ничего не дали, и один лишь обер-кондуктор заявил, что видел пассажирку с моськой, гулявшую по
платформе на
станции Серпухов.
—
Станция Ломовис, поезд стоит три минуты! — зычным голосом прокричал обер-кондуктор, соскочив на станционную
платформу, у которой поезд, уже останавливаясь, замедлил ход и, наконец, остановился совершенно.
Грустные, но вместе с тем высоко-умилительные часы провёл я сегодня на
платформе железнодорожной
станции Мукдена.
Довольно широкая и длинная деревянная
платформа шла около невысокого и тоже длинного строения самой
станции, большая часть которого отведена была под буфетную залу.